Мария Мелех - Сны Бога. Мистическая драма
Я потерял самую важную способность для выживания: умение играть в театре отсветов и отражений. В качестве спасения осталась лишь крепость гордыни: иначе я давно бы погиб, растратив все свое состояние и сердце. Я построил неприступные стены вокруг себя, настоящего, когда понял, что таковым никому не нужен. И за пределами этих стен я делаю вид, что играю – но им, людям, кажется, что по общепринятым правилам. На самом деле, я потчую их настоями, приготовленными в моей крепости. Они спрашивают, откуда они, но я не раскрываю секрета, прячась за профессионализмом и понятными всем формулировками.
Итак, я сижу в весьма уютной казенной спаленке и придумываю, как далеко могу уйти в свои грезы – на тот случай, если подружкам захочется громче стучать в мою дверь. Шуршание дождя по старому монастырскому камню вынуждает меня подойти к небольшому окну, глубоко посаженному в стену. Когда-то я любил солнце, но с некоторых пор оно перестало меня вдохновлять, и теперь все мои кисти подчинены либо движению небесных струй, либо тайнам ночи. Сейчас и то, и другое уже почти слилось, и я всматриваюсь во мглу за окном. На какое-то мгновение я ловлю себя на странном, утерянном ощущении: оно родом из детства, наполненного гораздо большей старческой мудростью, чем зрелость. Я вдруг понимаю, что этот дождь, и поздний вечер, и густая серость за окном – уже были. Словно конский волос, впивается в мою душу спираль воспоминаний, болезненно и беспощадно вворачиваясь в ее податливую плоть, и я ловлю тот миг, когда ливень за окном казался для меня даром небес. Вместе с этим, вновь прочувствованным вкусом, вливается пронзительная тоска, которую я привычно пытаюсь поймать на кончик воображаемой кисти: пока она не успела смертельно ранить, ее можно выплеснуть на ментальный холст, а затем создать его в реальности.
Но пейзаж за окном и история, дышащая сквозь поры старины, зовут меня поиграть – переплести нити наших судеб, коварно подхватив на крючок тонкий луч и твоей жизни. В течение последних восьми лет я страдаю от невозможности подарить тебе что-нибудь осязаемое, реальное – но могу наполнить царство моей души, в котором ты живешь. Я собираю в него впечатления, события, и примеряю их на тебя. Везде, где бы я ни был, я обрываю острые шипы и закругляю опасные углы, я запоминаю, зарабатываю и поддерживаю связь, чтобы однажды наградить тебя за озарение и вдохновение, которые ты даришь мне.
На часах половина девятого: у меня еще достаточно времени, чтобы ознакомиться с хвалеными красотами здешних мест, пока мои готовые на все нимфы спустятся к водопою. Облачившись в плавки и прихватив все необходимое, я торопливо иду в разрекламированный бассейн.
Он оказывается подвалом, в котором за невзрачной коричневой дверцей прячется бело-синий античный мираж: сеть прямоугольных, до гулкости огромных помещений, сопряженных между собой арками и пронизанных точными стрелами высоких колонн. Прикосновение обнаженных ступней к мраморному полу и мощь свежего воздуха, прохладой и особым ароматом чистой влаги врывающегося в ноздри, отзываются во мне изысканным чувственным удовольствием. Высота арочных сводов не подавляет, а открывает просторы, повсюду действительно царит эллинское великолепие.
Синяя и голубая мозаика с редким, но броским вкраплением багряностей светится из глубины бассейна, играя с подступающим лунным светом, распыленным сквозь призрачные витражи высоких, величественных в своей открытости окон. Сюжет картин искусно вплетен в пространные, неопределенные пейзажи, занимающие большую часть каждого окна, а потому истории, рассказанные неизвестными мастерами, остались для меня неузнанными. Я уяснил лишь, что на них было много моря, гор и неба.
В этом чудесном мире смущает лишь одно – невозможность контролировать пространство, изломанное двумя угловыми переходами и образующее теневые провалы с помощью колонн. Но я уже понимаю, что не прогадал, поддавшись мимолетному настроению: в мои легкие влито столько света и воздуха, что его, вкупе с твоим взглядом, который я обязательно инкрустирую древностью, хватит на целый вернисаж.
И потом – если даже забыть о практической пользе – я так хочу окунуть тебя в эту лазоревую воду.
Я оглядываюсь вокруг – уже восхищенный великолепием, уже зависимый от приятного запаха сырости, и устраиваюсь удобнее на гладком мраморе, в одном шаге от воды, чтобы впитать картинку в себя, вписать ее в формулу своих заклинаний, которыми затем продолжу творить собственный мир. В надежде, что когда-нибудь он, послушный моей кисти и мановению руки, воплотится в том, что остальные именуют реальностью.
Я спускаюсь в воду – она приятно теплохладна, она готова принять меня без сопротивления, она рада излучению моего тела. Может быть, с этого начнется очередной виток волшебства… Если мне удастся сосредоточиться, завтра я весь день буду пьян воспоминаниями: мой дар грезить настолько силен, что его плоды порой заменяют мне пресное тесто повседневности. Я буду ощущать это, как осознанное сновидение, и на него отреагируют не только самые порочные в своей слабости части тела – даже рецепторы моего языка смогут почувствовать вкус твоей кожи, заставив железы выплеснуть маленькую порцию опьяневшей слюны. Впрочем, об этих вещах не принято писать, хотя они касаются каждого. Не всякий достигает таких высот, но все используют свою способность мечтать – и таким образом тоже.
Если бы вы хоть однажды добрались до сияющих вершин искусства потустороннего путешествия, когда ваше тело продолжает нести на себе его следы и по пробуждении, когда столь явственно чувствуете на своей коже прикосновения! А иные (я читал, например, о Наполеоне) умеют прихватить из него и пару драгоценных вещиц. После этого вы никогда бы не отозвались пренебрежительно о мечтателях. Вы поняли бы, что это такое же искусство, как и все остальное. И есть начинающие поэты, судорожно разыскивающие сбежавшую рифму, маленькие художники, не справляющиеся с лужицей краски, будущий призер, пытающийся растянуть крохотные пальчики на клавиатуре рояля – а есть и те, кто уже все получил. Разве тогда вы назвали бы эти достижения выдумкой?
Знакомый потусторонний транс врывается в мое существо, захватывая подсознание. Я наблюдаю привычную перемену тональности в токе крови и, отыскав тебя в космосе, со всей внезапностью обнимаю усмиренной мрамором водной стихией. Ты чуть удивленно съеживаешься, сидя на своем диване. Подняв взгляд от книги, устремляешь его в окно, пытаясь за ним найти ответ. Но там все по-прежнему – это январский вечер. В углу комнаты поблескивает своими драгоценностями елка, и ты стараешься сосредоточиться, отгоняя невесть откуда взявшуюся ностальгию по теплому морю. Ты опять сопротивляешься – как всегда. Но я настойчив, и даже если сейчас мне придется порхать вокруг в оглушительном молчании, мои грезы и желания настигнут тебя глубокой ночью, когда ты не сможешь контролировать защиту. Ты уже ничего не помнишь. Ты забыла, как мы играли и ловили звезды в свои карманы. Ты умудрилась растерять силу, твои глаза закрылись, и теперь ты даже не понимаешь, откуда вдруг берутся эти далекие образы и стремления в твоем сознании…
– Николас! Ты уже здесь?!
Изумление в женском голосе вонзается ножом в солнечное сплетение и проворачивает дыру через грудь до горла. Все-таки я был прав насчет дурацких замыслов древних архитекторов: две кошки прокрались сюда из будущего марта, а я даже не заметил. Хорошо, что они стоят за моей спиной – выражение лица сейчас у меня, видимо, презабавнейшее.
– А вы что так рано, дорогуши?
Обе в купальниках и парео, будто мы в Сан-Тропе.
– Вам не холодно было идти сюда в таких нарядах, девочки?
Они хихикнули, как заводные куклы одной фабричной партии.
– Ну, присоединяйтесь, – я обреченно вздыхаю, сопроводив это широкой улыбкой. Из-за нее они все равно ничего не заметят.
Пэм не надо было долго упрашивать – возможно, она просто хотела размять свое натренированное тело в воде. Я не упускаю возможности обогатить опыт художника, и пристально разглядываю ее, пока она спускается ко мне: это тем более интересно, что я помню каждую ее родинку и шероховатость. Она, конечно, изменилась. Больше нет той юношеской тонкости, хотя и тогда ее ладный шведский скелет обещал быть весьма удобным для продолжения рода. Оказывается, прежней осталась только привычная джинсовая униформа, а под ней спрятаны от любопытных глаз зрелые материнские бедра. Да и грудь явно потревожена алчным ртом неизвестного мне младенца.
Это заметно не только мне. Вот и Дорис не сразу окунулась в воду, изящно прогулявшись вокруг бассейна, демонстрируя оттененное солярием молодое стройное тело. Да и затем, войдя в голубую прохладу, не забыла картинно, в лучших традициях дешевых студий Голливуда, пригладить волосы, очертив крепкий череп пловчихи. Я решаюсь включиться в сет, нарушив зыбкое равновесие, которое до сих пор поддерживалось лишь моим благородным молчанием. То, что я делаю – не по-джентльменски, но я уже знаю наперед, чем закончу сегодняшний вечер. Маленькая мышка по имени Пэм может и потерпеть: я выведу ее из лабиринта, и дам-таки лакомый кусочек сыра. Нет, я подарю ей гораздо больше – его тонкий аромат. И тогда она сможет делать с ним все, что захочет.
